Живущий в последний раз - Страница 27

После огляделся и душевно так — пусти, говорит, Удав, даму, ты ж вроде не жаловал таких ранее, а я тебе за нее Слюня подарю…

Еле ушла, Анг, не пойду боле, хватит, натерпелась. Не то змеюка поймает — не уйти…

— Ладно, лапа, — в раздумьи протянул Ангмар, набрасывая капюшон. Сам схожу. Пора, видать, знакомиться…

— Не ходи, Анг! — вновь заколыхалась Нола, прижимаясь к нему. — Не надо… Они второго дня дальше двигать собрались, на пустырь, помнишь, где еще псина эта приблудная со стаей Рваного сцепилась.

— Какая псина? — казалось, Ангмар не вслушивался в слова женщины.

— Как — какая?! Ты ж сам говорил — боевой пес, жалко, мол, пропадает, вроде вас рвал такой лет восемь назад. Худущий, одни глаза, одичал совсем, в репьях…

— А… было дело. Ловчего свалил, лихо свалил, с браслетом, да и я молодой тогда гулял, не уберегся, ушлый дед попался… Добрый пес — ну и что?

— Так там же, — аж подпрыгнула Нола, — куда приезжие собираются, псина эта и ночевала. В лес сбегает, пожрет чего — и опять на пустырь ляжет и воет. Мы в деревне думали — отъедет зверь, тоской изойдет. А потом уже Су рехнулся, и зверь его на дух не переносил — рычит да скалится, а убогий все шиповника наломает и раскидывает по камням. И там набросал, на лежбище — так ночью вроде стоны пошли и вой дикий; утром дурачок еще по веткам прыгал, ноги изодрал, а сам счастливый такой… Снова зелени навалил и удрал, а с вечера волки-то и пришли, как учуяли чего. Пастушонок Рони рассказывал, как пса волки смяли, подох, бедный… Полстаи положил, Рваному лапу у бедра перекусил и глотку так и не выпустил, а уж на что вожак был, всю округу в страхе держал. И ветки все смяли и покидали по сторонам…

— Ветки, — буркнул Ангмар. — Ты верь больше пастуху вашему, языкатому!.. Он потом заливал, что как светать стало, видал он на пустыре, у псины конченой, оборотня ночного, варка, стало быть… С рогами и дыханием огненным, — и будто плакал варк поганый над собакой блохастой, как над дитем малым… Дурость человеческая, дурость да язык лопатой! Где ж это видано, чтоб Враг слезу точил, кровушки ему, что ли, захотелось, собачьей, а товар протух — так расстроился, родимый, не докушал!..

— Вот я и говорю, — затарахтела успокоившаяся Нола, — городские на пустырь и собираются, сама слышала, тут дороют и пойдут, а место там недоброе, гнилое место, и ты, Анг…

— Идет, Нола, уговорила! — рассмеялся Ангмар, и невесело прозвучал смех его в тишине замершей рощи. — Уговорила, лапа, не стану я ждать, пока на пустырь полезут. Завтра, лапа, завтра — завтра знакомиться будем!..

Тихо в лесу, совсем тихо. Свежо. И завтра — это так нескоро…

По-прежнему тих одинокий дворец,
В нем трое, в нем трое всего:
Печальный король, и убитый певец,
И дикая песня его.

Взъерошенный Слюнь елозил задом по песку, отпихиваясь ногами и стараясь выбраться из страшной тени нависающего над ним Гро.

— Ну чего ты, чего ты, — бормотал Слюнь, — брось, Гро, миленький, это ж я, друг твой, брат твой, чего ты взбеленился-то… Отлезь, Гро, отлезь, я ж не со зла, ты не подумай — Удавчик, отец, скажи ему, ну нельзя ж из-за струны лопнутой зверем скалиться… Я ж нечаянно, ну спеть захотелось, я умею, честно, только лей у тебя дубовый, не тянет…

Внезапно остывший Гро отвернулся от трясущегося парня и побрел к сложенным камням, ослабляя на ходу крепления и доставая запасную струну. Слюнь моментально отполз под ненадежную защиту Вяленого, увлеченно ковырявшегося в зубах, и привалился к груде щебенки, натасканной по приказу Арельо для совершенно неясных целей.

Удав искоса поглядел на бледного Слюня и сплюнул между его разбросанными ногами.

— Сдурел совсем, — пожаловался Слюнь, начавший привыкать к своеобразным манерам Вяленого, — жара, наверное… Тоже мне, Льняной голос, небось, такие же дубины и прозвали, не иначе — нельзя уже и сбацать на доске его… Я Ноле хотел показать, чтоб не дразнилась, кто ж мог знать, что там колок перетянут? Убил бы ведь из-за дерьма своего раздерьмового, словно мне лишний раз помереть, как ему на Луну выть; тихий-тихий, стерва, так в тихом доме-то варки водятся, хорошо хоть, Вером в дыре сидит, а то б добавил, не иначе…

— И правильно бы сделал, — Удав поскреб зудящий бок. — Ты, бабник, умом поскрипи — это ж Грольн Льняной голос, он проклятый, на его лее не то что тебе, рукосую, — никому играть нельзя, на себя проклятье переймет, понял?!.

— Какой еще проклятый? — не понял Слюнь. — Варком кусаный, что ли?..

— Сам ты кусаный, — присвистнул Удав, — да не за то место… Был Гро мужик как мужик, ты еще пеленки мочил, а он песни пел да на дело бегал, а то, бывало, чего новенького склепает и продает в кабаке — по монете за строчку… Мы со смеху дохли, да и он тогда еще губы растягивать не разучился. А потом его на турнир словотрепов затащили, в замок, что ли… Ну, и он им там выдал — про пророка какого-то замшелого, как в ученики к нему варк влез и все добру учился. Днем, значит, в гробу квасится, а ночью добру учится. Полежит-полежит — и на проповедь, отощал совсем, а как панцирники взяли пророка за седалище, чтоб знал, где и чего — так варк к учителю кинулся, чтоб поцелуем к Вечности приобщить и от мук избавить. Только не потянул он, чтоб за раз все браслеты надеть, да и стража оттащила… Как там Гро пел, сейчас… "и достался, как шакал, в добычу набежавшим яростным собакам." Или бешеным собакам, забыл уже. В общем, вставили пророку, ученички деру дали, а варк разнесчастный в Бездну их, Голодные глаза где, кинулся.